Глаза мертвецов (сборник) - Страница 39

Каждый слиток крошечный еврей подверг самому тщательному осмотру. Казалось, он испытывал чувственное наслаждение, осязая и взвешивая эти маленькие брусочки драгоценного металла, и опускал обратно в шкатулку с неизменным восклицанием: «Майн готт, само совершенство! Ни грана примеси! Чудо, истинное чудо!»

Наконец процедура оценки была завершена, и еврей выдал Схалкену расписку, удостоверяющую, что стоимость слитков, представленных ему для осмотра, равняется многим тысячам риксдалеров.

Спрятав вожделенную грамоту за пазухой, осторожно взяв шкатулку с золотом под мышку и укрыв ее складками плаща, он отправился в обратный путь и, войдя в мастерскую, обнаружил, что его учитель и незнакомец негромко, но увлеченно что-то обсуждают.

Дело в том, что едва Схалкен вышел из комнаты, дабы выполнить возложенное на него поручение, как Вандерхаузен обратился к Герарду Доу со следующими словами:

— Нынче вечером я могу задержаться у вас всего на несколько минут, а посему без промедления приступлю к делу, которое привело меня сюда. Месяца четыре тому вы побывали в Роттердаме, и вот тогда-то я и приметил в церкви Святого Лаврентия вашу племянницу, Розу Велдеркауст. Я хочу взять ее в жены, и если в мою пользу говорит то, что я несметно богат, богаче любого, кого вы могли бы выбрать ей в мужья, то, полагаю, вы сделаете все, что в ваших силах, чтобы помочь моему намерению осуществиться. Если вы принимаете мое предложение, то покончим с этим делом немедля, не тратя время на размышления и проволочки.

Герард Доу, вероятно, был поражен внезапным признанием минхера Вандерхаузена, однако не выказал неуместного удивления. От неловкости художника удержало не только благоразумие и вежливость: он ощущал странный озноб и какую-то гнетущую подавленность, чувство сродни тому, что испытывает человек, случайно соприкасаясь с предметом, к которому питает естественное отвращение, то есть безотчетный страх и ужас. Потому он и не решался в присутствии эксцентричного незнакомца произнести что-то, что можно было бы хоть отчасти счесть оскорбительным.

— Нимало не сомневаюсь, — сказал Герард, предварительно несколько раз откашлявшись, — что ваше предложение чрезвычайно выгодно, а равным образом и почетно для моей племянницы. Однако вы, конечно, сознаете, что решение принимать ей и что, как бы мы ни радели о ее благополучии, она может заупрямиться.

— Не пытайтесь обмануть меня, господин художник, — оборвал его Вандерхаузен. — Вы ее опекун, а она ваша воспитанница, вверенная вашему попечению. Она отдаст мне руку, если вы того пожелаете.

С этими словами Вандерхаузен немного приблизился к Доу, и тот, сам не зная почему, мысленно взмолился, чтобы Схалкен вернулся побыстрее.

— Я намерен, — продолжал таинственный незнакомец, — предоставить вам свидетельство моего богатства и залог моей щедрости, которую обещаю проявлять к вашей племяннице. Сейчас ваш ученик вернется с суммой, в пять раз превосходящей то состояние, на которое она по праву может рассчитывать в браке. Этими деньгами, а равно и ее приданым, вы будете распоряжаться по вашему усмотрению так, чтобы они приносили ей выгоду. Совокупным состоянием ваша племянница будет владеть безраздельно на протяжении всей жизни. Разве это не великодушно?

Доу согласился, подумав, что судьба чрезвычайно благосклонна к Розе. Незнакомец, размышлял Доу, наверняка очень богат и щедр, и таким предложением, пусть сделанным человеком капризным, эксцентричным и дурным собою, пренебрегать не следует.

Роза не могла притязать на блестящую партию, имея лишь малое приданое, а в сущности не имея никакого, кроме того, что дал ей дядя. Не вправе она была подвергать сомнению и родовитость будущего жениха, так как сама не могла похвалиться высоким рождением. Что же до других возможных возражений, Герард решил пока их не слушать, а обычаи того времени вполне оправдывали подобное поведение.

— Сударь, — обратился он к незнакомцу, — ваше предложение необычайно лестно, и если некоторые колебания и не позволяют мне принять его немедля, то единственно потому, что я ничего не ведаю о вашем происхождении и положении в обществе. Но, разумеется, вы можете без труда разрешить все мои сомнения.

— То, что я человек добропорядочный, — сухо ответил незнакомец, — вам пока придется принять на веру. Не донимайте меня расспросами: вы узнаете обо мне ровно столько, сколько я сочту нужным вам открыть. У вас будет достаточный залог моей добропорядочности — мое слово, если вы честны, и мое золото, если вы негодяй.

«Вот ведь старый брюзга, — подумал Доу, — его не переспоришь. Впрочем, принимая во внимание все обстоятельства, я имею право отдать за него Розу. Да будь она даже моей родной дочерью, я поступил бы так же. Однако без нужды я не возьму на себя никаких обязательств».

— Без нужды вы не возьмете на себя никаких обязательств, — как ни странно, сказал Вандерхаузен, словно прочитав мысли своего собеседника, — но, полагаю, сделаете это, если возникнет в том необходимость, а я докажу вам, что без подобных обязательств не обойтись. Если вы согласны оставить у себя золото, которое я намерен вам передать, и если вы не отвергнете тотчас мое предложение, то, прежде чем я выйду из этой комнаты, вам придется подписать договор о помолвке.

С этими словами Вандерхаузен вручил Герарду бумагу, в которой значилось, что Герард Доу обязуется отдать Розу Велдеркауст за Вилкена Вандерхаузена, жителя Роттердама, и так далее, в течение недели по подписании указанного договора.